Заведующая отделением травматологии одной из детских больниц Запорожской области Светлана Анатольевна рассказала о нелегких военных буднях своего коллектива, о самых тяжелых случаях детских минно-взрывных травм и что помогает преодолевать стресс и отчаяние.

Факты ICTV вместе с благотворительным фондом Твоя опора продолжают серию материалов об украинских врачах под названием Медицинский фронт.

По соображениям безопасности, Запорожская ОВА просила не называть фамилию врача и точное название лечебного учреждения.

– Светлана Анатольевна, с чего для вас началась война?

— Как для рядового жителя Украины война для меня началась ранним утром 24 февраля со звонка дочери, которая и сообщила эту страшную новость. В тот день у меня было дежурство, и я собиралась на работу.

А как для медика война реально дала о себе знать через несколько дней, в начале весны, когда мы приняли первого ребенка с минно-взрывной травмой.

– Хватило ли вам медицинских знаний для помощи таким пациентам?

– Знаете, мы же по сути своей мирные ортопеды-травматологи. Конечно, нам не хватало определенных навыков для работы с такими специфическими травмами, с которыми, кстати, к нам начали привозить детей еще в 2014 году, когда начали проявляться первые признаки войны.

Правда, тогда таких пациентов у нас было гораздо меньше. Помню, очень тяжелого ребенка с травматической ампутацией трех конечностей. Мы с ним работали где-то два месяца. Поэтому до февраля 2022 мы уже знали, что такое ВАК-аппараты, ВАК-системы, как работать с такими детьми.

Однако когда таких пациентов стало гораздо больше, конечно же, не хватало определенных знаний. Но нам очень помогли врачи из военного госпиталя. Они нас консультировали по телефону и даже приезжали на первых пострадавших детей, которых мы оперировали вместе.

– Приходилось ли вам выполнять манипуляции, не свойственные вашей медицинской специальности? К примеру, заменять анестезиологов, психологов?

– Нет, такого не было. Я и мои коллеги работали исключительно как травматологи.

– Приходилось ли плакать от бессилия, от невозможности помочь пациенту?

– Скажу так: при пациентах нельзя плакать, нельзя показывать, что тебе эмоционально тяжело. Плакать можно дома, когда никто не видит. Я же сама мама, у которой сердце рвется на части, глядя на наших маленьких пациентов, принявших на себя такие невероятные страдания… Но при нашей работе эмоции не лучшие помощники. Это вам каждый врач скажет.

– Был ли какой-нибудь случай, который будете помнить всю жизнь?

– Был. Этот ребенок, мальчик 13 лет, был привезен из Мариуполя. Он попал под обстрел под Васильевкой во время эвакуации. У подростка была очень массивная взрывная травма: повреждены обе голени, левое бедро, оба предплечья, осколок в черепной коробке.

К нам мальчик поступил через сутки после ранения, поскольку его сразу увезли в больницу для взрослых, которая территориально была ближе. Туда вызвали наших специалистов в помощь взрослым медикам: детский хирург, детский нейрохирург, детский травматолог.

Это был очень тяжелый ребенок с большими дефектами мягких тканей, с тремя аппаратами наружной фиксации. Через каждые два-три дня накладывали ВАК-системы. Ситуация была настолько сложная, что мы буквально каждый день были на грани принятия решения о необходимости ампутации. Даже морально готовили к этой страшной новости мать мальчика, которая была с нами постоянно на связи.

Но, слава Богу, после двух недель лечения мы благополучно подготовили мальчика к эвакуации во Львов, а оттуда за границу. Насколько я знаю, зарубежным врачам удалось сберечь ребенку конечности.

– Как преодолеваете стресс и отчаяние в подобных ситуациях? Нужны ли врачам психологи?

– Думаю, что да, нужны. Но мы как медики, тем более детские, тоже в какой-то степени психологи. К тому же у нас очень сплоченный, дружный, целеустремленный коллектив, в котором все друг друга поддерживают.

Здесь еще следует отметить, что за прошедшие восемь с половиной месяцев войны у нас не было столь много именно минно-взрывной травмы. То есть от одного такого ребенка к другому у нас была возможность, скажем так, эмоционально восстановиться.

Но, будь это вал, как, например, после трагедии на вокзале Краматорска, конечно же, было бы гораздо труднее и физически, и эмоционально.

Нелегко пришлось в первые три месяца войны, когда каждый гуманитарный конвой из Мариуполя доставлял нам пострадавших от бомбежек детей, многих с запущенными травмами, которые требовали немедленных операций.

Глядя на них, ловила себя на мысли, что все это неправильно, противоестественно, жестоко и несправедливо по отношению к этим детям. Что так не должно быть, что это не моя работа, это не то, чем следует заниматься, что моя ответственность – мирные переломы, мирная ортопедия.

Но когда станешь в операционной, эти мысли отключаются автоматически, и ты просто оперируешь по несколько часов подряд.

К примеру, того мальчика, о котором я рассказала, мы оперировали методически, шаг за шагом, одна конечность, потом вторая, потом третья, четвертая. И так с девяти утра до четырех дня. И тогда ты уже не думаешь, что это не твое. Ты просто оперируешь, просто выполняешь свою работу.

Опять-таки, повторюсь, у нас не было такого вала раненых и пострадавших, как у коллег, работающих со взрослыми пациентами — гражданскими и военнослужащими.

Летом мы даже переориентировались на вполне мирные операции. Правда, немного в меньшем объеме, поскольку многие семьи с детьми уехали, спасаясь от войны, за границу, за пределы нашей области. Сегодня если и поступают пациенты с минно-взрывными, то не в критическом состоянии, без ампутаций.

– Война что-то изменила в вашем характере, мировосприятии?

– Как и все, или во всяком случае, как многие, я перестала планировать. И еще война очень ярко осветила, кто есть кто. Чужие люди стали почти родными. И наоборот, те, кому ты полностью доверял и ожидал поддержки, бросили работу, бросили город и просто убежали. И это – болезненное понимание, трудный опыт.

– Что, на ваш взгляд, нужно изменить в подготовке медицинских работников в Украине уже сегодня?

– На пятом курсе Киевского медицинского института, который я окончила в 1985 году, у нас была военная кафедра. Мы сдавали достаточно серьезный экзамен по военной подготовке. Полгода у нас был курс ОТМС – организация тактико-медицинской службы, и полгода – военная токсикология. Мы тогда оканчивали институт в звании младших лейтенантов запаса.

Поэтому, учитывая, с чем столкнулись украинские медики, начиная с 2014 года, я бы вернула обучение студентов медицинских вузов на военной кафедре.

Более того, к тем двум дисциплинам, которые я назвала, ОТМС и военная токсикология, я бы добавила основы военной хирургии. Потому что для мирного травматолога и мирного хирурга это абсолютно другой тип лечения ран, переломов, повреждений брюшной полости и т. п., это совсем другие подходы и объемы. Возобновить такую ​​подготовку и сделать ее обязательной, на мой взгляд, было бы очень важно и актуально.

– И в заключение, что бы вы хотели еще добавить к нашей беседе?

– Очень хочется победы и мира. Чтобы не было этих воздушных тревог, этих ужасных прилетов. Хочется просто работать, а не опускать в подвал детей каждый раз, когда воет сирена. Хочется ложиться спать и не думать о том, что можешь не пережить эту ночь. Просто очень хочется просто мира…

Чтобы помочь врачам, с февраля работающим в таких условиях, благотворительный фонд Твоя опора взял под свою опеку более 100 больниц по всей Украине — как прифронтовых, так и медучреждений с большим количеством ВПЛ.  Помочь украинским медикам может каждый, чтобы у них было и современное оборудование, и медикаменты.

Фото: Анастасия Мельникова